Специфика репрезентации тактик, реализующих макростратегию манипулирования

В предыдущих разделах нами были сформулированы основные конститутивные параметры речевой манипуляции как одной из форм речевого воздействия. Как отмечалось, языковые механизмы, лежащие в основе манипулятивных высказываний, задействуют неявный, завуалированный пласт лингвистических данностей, который не всегда возможно отделить от собственно информационного содержания. Манипулятивный потенциал обусловлен не столько наличием языковых единиц разных уровней, сколько особой интенциональностью и когнитивно-прагматическим контекстом; соответственно, распознать манипулятивную интенцию можно только с учетом таких параметров, как прагматическая цель, коммуникативное намерение, мотив.

Речевое воздействие на других участников судебного процесса - это доминантный вектор реализации прагматической интенции говорящего и в то же время основная цель, стоящая за выбором говорящим тех или иных языковых средств. На это обращали внимание многие отечественные и западные исследователи [Тютюнова, 2008; Le Cheng, A. Wagner, 2016; van Dijk, 2008; J. Cotterill, 2002 и др.]. Статусное неравенство участников судебного процесса, закреплённое процессуальными нормами, и четкое распределение ролей без возможности их произвольного изменения побудило многих исследователей говорить о судебной коммуникации в контексте реализации «власти», «доминирования» и «манипулирования» посредством языка [Conley, O'Barr, 1998; Matoesian, 1993 и др.]. В своей монографии «Дискурс и власть» Т. ван Дейк определяет спектр параметров, в рамках который происходит реализация институциональной власти в суде. Во-первых, по мнению ученого, профессиональные участники судебного процесса обладают полным коммуникативным контролем над ходом судебного заседания и принимают окончательное судебное решение, в то время как коммуникативные возможности подсудимого значительно ограничены - так как «все, что он скажет, может быть использовано против него» [van Dijk, 2008: 50]. Ответчик имеет право говорить только тогда, когда его просят об этом, и отвечать на вопросы только в установленной форме. Во-вторых, сама постановка и порядок вопросов может использоваться для реализации информационного контроля: общие вопросы, предполагающие однозначные ответы «да»/«нет», существенно сужают спектр возможных ответных реплик [van Dijk, 2008: 51].

Другими немаловажными факторами являются классовая принадлежность, национальность и пол. Как отмечает Т. ван Дейк [van Dijk, 2008], а также Д.Мэйнард [Maynard, 1984], эти факторы могут либо усилить, либо ослабить субординацию между участниками судебного процесса. По мнению исследователей, например, обвиняемые, принадлежащие к среднему классу, производят более положительное впечатление на судей и присяжных, а поэтому у них больше шансов снискать к себе их расположение. Они лучше осведомлены о процедуре судебного разбирательства, их речь более разнообразна и связна, а приводимые факты звучат более правдоподобно. Подсудимые из менее благополучной социальной среды не так успешно справляются в выполнением этих задач, а потому находятся в более уязвимом положении [van Dijk, 2008: 51]. С другой стороны, принадлежность обвиняемого к определенной категории (возраст, пол, национальное меньшинство) может стать орудием манипуляции в руках адвоката и может быть использована для смягчения вины подсудимого. Д. Мэйнард отмечает, что адвокат может манипулировать определенными конвенциональными характеристиками тех или иных категорий людей и укоренившимися в общественном сознании стереотипами об их поведении: Автор пишет: «…если подсудимый - служитель церкви почтенного возраста, уважаемый в обществе, добропорядочный и набожный, то его вряд ли можно назвать человеком, который был бы способен совершить кражу в магазине…» [Maynard, 1982: 204].

О речевом манипулировании правомерно говорить в том случае, если из всего множества лингвистических средств интерпретации действительности выбираются именно те, что содержат необходимые говорящему смысловые оттенки значения, коннотации и ассоциации, которые индуцируют соответствующую эмоциональную реакцию о реципиента и подталкивают его к умозаключениям, и действиям, желательным для манипулятора и нежелательным для манипулируемого. При этом мы согласны с мнением И.В. Беляевой, исследовавшей речевую манипуляцию в лингвоюридическом аспекте, которая отмечала, что «манипулятивным дискурс делает не наличие специфических единиц лексического или грамматического уровней, а, прежде всего, интенции адресанта и контекста, в котором происходит коммуникация» [Беляева, 2009: 7].

Условие успешности приемов речевого манипулирования заключается в том, что человек - в большинстве случаев - не желает тратить ни времени, ни интеллектуальных или эмоциональных усилий на то, чтобы усомниться в сообщениях, подвергнуть их критическому осмыслению. Пассивно окунуться в информационный поток гораздо легче, чем вдумчиво взвешивать каждый довод или аргумент, ведь поиск истины в потоке множественных интерпретаций - психологически трудный процесс. С.Г. Кара-Мурза называл это «сужением сознания» и «экономией мышления», справедливо отмечая, что люди с абсолютной легкостью и уверенностью принимают одно-единственное, «усредненное» толкование полученного сообщения, руководствуясь укоренившимися предрассудками, понятиями, стереотипами [Кара-Мурза, 2007].

Разумеется, манипулятивное речевое воздействие не сводится к насильственному навязыванию каких-либо чуждых реципиенту моделей мышления и установок, но предполагает своеобразную «настройку» его сознания на восприятие этих установок - так, чтобы новый взгляд на внушаемую идею не диссонировал с уже укоренившимися в сознании представлениями. Язык, обладающий способностью к гибкой модификации, задействует порой едва заметные точки соприкосновения, объединяющие те или иные понятия, что позволяет «перекидывать» неожиданные смысловые мосты от одних представлений к другим, зачастую вопреки ожиданиям самого говорящего. Именно на этом базируется выбор тех или иных манипулятивных тактик.